Без малого три десятка лет минуло с той поры, когда взорвался реактор на Чернобыльской АЭС. Уже стали бабушками и дедушками те, кто бежал из чернобыльского пекла, защищая своих детей, спасая свои жизни. Ехали и ехали автобусы, увозя подальше от беды людей, внезапно оказавшихся в зоне бедствия, еще до конца не осознававших масштабов трагедии. Беда без цвета и запаха лишала крова, отрывала от родных корней, оставляла на сердце незаживающие раны. Люди не думали, что навсегда покидают свои обжитые места. Многие отказывались уезжать, не принимая никаких аргументов, оплакивали родные углы, дорожки и тропиночки.
А меж тем в зону ехали другие люди, те, кому выпала участь быть ликвидаторами. Было ли право выбора? Наверное, было. Но наши люди привыкли жить по правилам: раз надо, значит, надо. И ехали. Даже сегодня они не могут забыть те черные дни, проведенные в чернобыльской зоне.
Мой собеседник – Александр Александрович Скворцов. Судьба закинула его в Чернобыльскую зону ровно через месяц после трагедии. Он тогда работал в Свислочской МПМК-162. Пришел начальник отдела кадров и предложил поехать. Страха не было, если нужно – почему бы и нет.
Находился наш земляк в 10-километровой зоне от АЭС в селе Бабченко. Работа заключалась в том, что ездили на железнодорожную станцию, куда в вагонах доставлялся чистый гравий. Его загружали в машины и привозили в село. Солдаты срезали слой земли во дворах, на улице, а на его место насыпали чистый гравий. А еще на ж/д станции брали щебень, везли его в Гомель, а оттуда вывозили асфальт и жидкое стекло в бочках. Потом те, кто работал непосредственно у реактора, приезжали и забирали все это.
Питались в столовой, спали в машинах. Когда утром просыпались, все стекла в машине были зелеными. Во рту постоянно чувствовалась горечь.
– Той весной, – вспоминает Александр Александрович, – так цвели сады, что все вокруг словно молоком было облито. А потом стала зреть клубника. Такая крупная, такая аппетитная, но ее никто не ел, она так и обсыпалась на корню. Больно было смотреть. А как стали колосья наливаться, то просто до земли гнулась рожь, пшеница. Я таких буйных колосьев никогда не видел. Но урожая никто не убирал. Так все и осталось в поле. Такое невозможно забыть. Каждой весной, когда зацветают сады, я вспоминаю свое пребывание там и снова как будто ощущаю горечь во рту. Помню, как автобусы приезжали, чтобы вывезти из опасной зоны жителей села. Так молодые сразу соглашались, а стариков приходилось уговаривать, убеждать. Некоторые так и остались, не захотели покидать родные дома. А опустевшие дома оставались открытыми, но никто туда не ходил. Только цыгане одно время «промышляли», но с ними быстро милиция разобралась.
Два месяца я там был. Уезжал – был здоровым, крепким. А приехал – стали донимать хвори. То там заболит, то здесь. Может, это уже с возрастом, но думаю, что и Чернобыль «помог».
Александр Александрович рассказывает о тех днях, и его глаза становятся грустными-грустными. Не самые радостные воспоминания наполняют душу, а куда от них денешься.
Ядвига КОБРИНЕЦ.
Фото автора.
