Живучи, неискоренимы, нетленны, как цветы бессмертника, наши воспоминания. Они вызывают в минуты раздумий то радостные ощущения, то глубокую грусть.
На отцовской земле
В распахнутое окно отцовского дома вместе с росной ночной прохладой в комнату вливается густая обволакивающая тишина. Кажется, у любого звука, родись он сию минуту, недостанет сил взлететь и разнестись по окрестности. Угаснет он слабой искрой у самой земли, заглохнет на полутоне в чудной деревенской дреме. Звуки словно вымерли: не скрипнет калитка, не слышно людского говора, угомонились собаки, недвижно застыли шумливые березы и ясени… И даже птичка-певунья, что свила гнездо в нашем саду, и та, поддавшись общему настроению, молча сидит в кустах вереска, томится, но не решается нарушить сонную тишь игрой на своей нежной флейте.
Вот в такие беззвучные вечера сама природа-матушка как будто идет тебе навстречу. Она убаюкивает, предлагая забыться в покое от дневных забот. На меня нападает бессонница, и всем моим существом овладевает какое-то странное двойственное чувство: с одной стороны, ощущаю я полное освобождение, почти отрешенность от всего бытия XXI века, с другой — необъяснимое волнение или, скорее, легкую тревогу. Она вносит смуту в мои мысли, ворошит их, и они разбегаются беспокойными кругами, словно в их застоявшуюся заводь бросили камушек. И я, отдаваясь во власть этого томительного чувства, чем-то напоминаю себе сказочного коробейника, который, приустав, садится в тень перебирать все то, что накопилось в коробе за долгие годы хождения по дорогам, тропинкам, долам и весям отцовской земли.
Многое видениями проходит по моей памяти: одно ярче и отчетливее, будто свершилось вчера, другое видится смутно, в туманной дымке, словно пришедшее из вечности. Но все — и пряно-радостное, и полынно-горькое — дорого мне, как дорого матери дитя, особенно единственное. Как и малая родина у человека одна.
Вижу, как темной июльской ночью рождается огненный цветок папоротника. Вижу заснеженные поляны, выстеганные заячьими петлями. Вижу шумный вороний грай на старых березах. Любуюсь сине-дымчатыми утрами с калиновыми зорями.
Слышу весенний шум ростепельных ручьев, сливающихся в реку. Слышу бередящий запах лугового разнотравья. Слышу, как воинственно свистят вальдшнепы и пересмешничает горихвостка, как кукует кукушка, щедро одаривая меня зимами и веснами. Сребристо смеется девчонка — та самая, первая, с острыми коленками, с ресницами, с которых прямо в сердце стекает солнце. А вот уже плещутся в моих ладонях пахучие волны листопада, шуршащие струи текут между пальцами — и вот уже в руке остается лишь один маленький листочек, а затем…
Затем тишина уходит из родной деревни. Кто-то уже запряг лошадь, едет по улице, скрипят немазаные колеса. Начинают перебрехиваться через дворы собаки. Забормотал спросонья в сарае старый гусак. Не выдержала и птичка в саду.
Что ж, пора и мне! Я с сожалением закрываю свой волшебный короб, прощаюсь со всем, что он хранит в себе. Закрываю до той поры, пока мною вновь не овладеет желание окунуться в прошлое и еще раз — уже который! — пережить то, что было пережито однажды. Пережито за юность и отрочество, начиная со сладко-сказочного детства. Я обязательно приеду к тебе в гости, отцовская земля! И уже скоро.
Вместо эпилога
Тропинка ведет к людям
Когда-то здесь ее не было. Но вот прошел человек. За ним — второй, третий, четвертый… И вот она еле приметной змейкой вьется по топким болотцам среди сосен и берез родного края. То взбирается круто вверх, то сбегает в заросшую кустарником низину. Пересекает ее смело и, изогнувшись, снова поднимается на пригорок. Если заблудился в лесу, то стоит найти такую тропинку. И тогда уже спокоен. Шагаешь с доверием к тому человеку, который прошел здесь раньше, и знаешь, что тропинка эта обязательно выведет тебя на проезжую дорогу, а дорога — к людям. К землякам.
К. КОРНЕЛЮК,
г. Витебск.
